Сегодня уже все или, по крайней мере, очень многие знакомы с творчеством замечательного писателя Аркадия Тимофеевича Аверченко (1880-1925). Судьба и биография его также достаточно известны, и нет, пожалуй, нужды подробно о них говорить. Сын неудачливого купца, недоучившийся ученик реального училища, конторщик, впервые выступивший в печати в 1902 г., Аркадий Аверченко в течение нескольких лет совершает головокружительную карьеру и становится в 1908 г. редактором лучшего в России юмористического журнала «Сатирикон» (а за ним и «Нового сатирикона»).
Одна за другой начинают выходить его книги, в том числе и самый известный из дореволюционных сборников его рассказов «Веселые устрицы», который только в одном 1916г. выдержал 24 (!) издания. И тем не менее в биографии этого неоспоримого «короля смеха», как его называли некогда в России, а сегодня вернувшегося к нам в его книгах не только как русского юмориста, но и как незаурядного писателя, до сих пор просматриваются «белые пятна».
Относительно подробно изучены петербургский и эмигрантский периоды его жизни, а вот ранний (детские и юношеские годы) освещен более чем скромно. И кому как не нам, крымчанам — его землякам, чуть внимательнее, чуть подробнее вглядеться в череду событий тех давних лет, имевших место некогда здесь, в Крыму, а точнее — в Севастополе? Ведь именно там родился Аркадий Аверченко, и именно там прошло его детство. И мог ли предположить тогда он, стоя пацаном-шалопаем где-нибудь в севастопольском порту, глядя на корабли и грезя дальними странами, что через три десятка лет с этого же самого места он действительно отправится, но только вынужденным эмигрантом, которому уже более не суждено будет вернуться назад…
Считается, что наиболее полные сведения о детских и юношеских годах Аркадия Тимофеевича содержатся в монографии американского доктора философии Дмитрия Левицкого («Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко»), написанной уже в 60-х годах ХХ века, но и в ней (по вполне объективным причинам) содержатся неточности. Ведь записи велись за границей и только со слов друзей и коллег по журнальной работе писателя, а воспользоваться архивными материалами у автора никакой возможности не было. Для нас, к счастью, теперь это несложно, так что попробуем, благодаря городскому севастопольскому архиву, восстановить некоторые факты.
Начнем с самого начала – с даты рождения будущего писателя. Как это ни загадочно, но она его явно чем-то не устраивала, ибо сам Аркадий Аверченко, собственной рукой, в разных анкетах и автобиографиях указывал разные даты своего рождения – то 1881г., то 1882г., то 1883г. А на его могиле в Праге вообще указан год рождения 1884-й… (по-видимому, он так и не примирился с датой своего рождения до самой смерти). А между тем в Севастопольском городском государственном архиве сохранилась в целости и сохранности Книга записи актов гражданского состояния церквей за 1880г., в которой черным по белому под №16 сделана запись о рождении 15 марта 1880г. отрока Аркадия, родителями которого являлись «Севастопольской 2-й гильдии купец Тимофей Петрович Аверченко и законная его жена Сусанна Павловна; оба православные». Итак, настоящая дата рождения А.Аверченко вполне установлена – 15 (27) марта 1880г. Из тех же записей известно и место, где крестили ребенка – Петропавловская церковь г.Севастополя. И хотя теперь ее нет, но по схематическому плану города 1886-87гг. можно определить, что находилась она на месте современного Покровского собора, что на Большой Морской улице.
Определенно также, что именно эта церковь была наиближайшей к ул.Ремесленной, которую сам же Аверченко в своих рассказах называет «местом своего проживания». И вот как писатель, прямо скажем, без особого умиления, описывает его «малую родину»: «пустынная улица с рядом мелких домишек дремала в горячей пыли», по ней «шатались пыльные куры, ребенок с деревянной ложкой в зубах, да тащился, держась за стены, подвыпивший человек, накачавший себя где-либо в центре или на базаре».
Свой дом на Ремесленной Аверченко так же без особой любви называет «блокгауз». Как выглядел этот «блокгауз» на самом деле, сегодня уже неизвестно, так как и он, и все другие дома улица Ремесленной исчезли вместе с ней в 50-х годах ХХв. Тогда весь Одесский овраг, по которому она проходила, был засыпан, а на его месте заложен Комсомольский парк, который и по сей день – напротив Центрального рынка (некогда Базара).
Нужно добавить, что все севастопольские улицы, встречающиеся в рассказах Аверченко, действительно и реально существовали (или даже существуют). И Ремесленная, и Большая Морская, и Четвертая Продольная, и Цыганская слободка, и Исторический бульвар, и мыс Хрустальный… Причем все они лежали практически в одном районе – в районе его детства. Однако только из упоминания этих улиц никак не складывается картина истинных отношений писателя с его родным городом. Любил ли он его? Сложный вопрос. В его рассказах Севастополь — ни «легендарный», ни «героический», ни «славный» (как это более привычно нам), но хуже того – всегда «пыльный», «ленивый», «однообразный» город, в котором ничего не происходит. «Проза жизни тяготила меня… Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки…? Меня, десятилетнего пионера в душе, местожительство отца не удовлетворяло». Такое отношение к Севастополю, наверное, можно отчасти объяснить тем, что после обороны города 1853\55гг. в нем практически не осталось камня на камне… Севастополь восстанавливали мучительно медленно, а окраины и многочисленные «слободки» действительно представляли собой крайне жалкое зрелище, и жизнь их, по-видимому, и впрямь была и скучной, и однообразной.
Любопытно, чем же занимался он, мальчишка, не обремененный занятиями в гимназии и большую часть времени предоставленный самому себе? Известно, что Аркадий не получил даже полного начального образования частично по здоровью, но более всего из-за ограниченности в средствах его большой семьи (у Сусанны и Тимофея Аверченко было 7 детей; при том еще, что отец был довольно безалаберным человеком). Чем увлекался, чем интересовался? Где бывал? На море – точно! Неотъемлемой частью детских воспоминаний Аверченко является «безмятежное купание с десятком других мальчиков в Хрустальной бухте». А еще «шатание по Историческому бульвару с целым ворохом наворованной сирени под мышкой». И дружить он точно умел: с какой теплотой он вспоминает потом в рассказах неразлучных своих приятелей – Мотю и Шашу.
Но в общем и целом детство «короля смеха» было не слишком то веселым. В его рассказах то и дело проскальзывают полунамеки-полужалобы на одиночество, ненужность, непонятость… А в особо грустные минуты мальчик попросту уходил «на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы, мечтал». Да, помечтать приходилось забираться подальше, так как в самом городе лучше было держаться своего района, а то замечтаешься и пересечешь ненароком невидимую границу, где тебя с готовностью и азартом тут же отлупят «местные». Между районами шла необъявленная, но ежедневная и беспощадная война. Аверченко неоднократно повествует о жестоких, нешуточных, почти недетских драках. «Существовали два разряда мальчиков: одни меньше и слабосильнее меня, и этих бил я. Другие – больше и здоровее меня – эти отделывали мою физиономию на обе корки при каждой встрече. Как во всякой борьбе за существование сильные пожирали слабых». Кто знает, не одна ли из этих драк явилась причиной серьезной травмы левого глаза писателя?
Перемирий не существовало даже на время святых праздников. Празднованию Пасхи в Севастополе посвящен один из рассказов Аверченко «Кулич». Этот кулич Аркаша должен был пойти и освятить в церкви за обещанный отцом рубль. Для начала, спрятав его (для сохранности) под крыльцо, пацан стал размышлять, в какую церковь ему лучше отправиться: «К Владимирскому собору? Там будет Павка со своей компанией… Ради праздничка изобьют, как еще никогда не били… В Петропавловскую? Там будет Ваня Сазончик, которому я только третьего дня дал по морде на Ремесленной канаве. В Морскую церковь – там слишком фешенебельно. Остается Греческая церковь». Это именно та церковь, которая не сохранилась в Севастополе совсем (была разрушена в 1936г.). Она была на Базаре (на месте нынешнего павильона «Пассаж»). Аверченко вспоминал, что в Греческой церкви была большая свобода нравов для них, мальчишек, и что можно было «носиться по всей ограде, отправляться на базар в экспедицию за бочками, ящиками и лестницами, которые тут же в ограде торжественно сжигались «греческими патриотами». В общем, празднование той Пасхи прошло по словам самого Аверченко «весело»: «Андриенко был бит в такую святую ночь, кулича не освятил да еще орал в базаре во все горло не совсем приличные татарские песни, чему уже не было буквально никакого прощения»…
А еще в рассказах Аверченко Севастополь, как само собой разумеющееся и неизменное, многонациональный город. Там всегда рядом с ним греки, караимы, цыгане, армяне, татары: Киря Алексомати, Павка Макопуло, Рафка Кефели… И блюда и напитки, поглощаемые его друзьями – героями рассказов самые что ни на есть крымские: теплая от солнца сушеная тарань, сочные чебуреки, хмельная буза!
«Шестнадцати лет от роду я уехал из Севастополя (забыл сказать, это моя родина)» — пишет Аверченко в рассказе «Автобиография». Там закончилось его детство, а за пределами началась новая стремительная и необычайно удачная поначалу жизнь, такая трагическая в конце… Он вдруг вернется в Севастополь известным, но ненужным России писателем, и увидит его снова, как щемящий символ старого, привычного уклада жизни, перед тем как расстаться с ним навсегда, а изрезанные берега севастопольских бухт станут последней полоской родной земли…
Фотографии: www-lat.rusf.ru, krym.sarov.info
По материалам книги Виктории Миленко «Севастополь Аркадия Аверченко»