Крым, Ялта. Два года и два последних месяца в жизни художника Федора Васильева
О Крым! Что за поэзия! Солнце не щадит тепла и света, деревья миндальные цветут, свежесть первого дня творения!
Из письма И.Крамскому
Именно с Крымом у талантливого, но не такого, увы, известного в наши дни художника Федора Васильева были связаны последние годы его жизни. И хотя Южный Берег подарил ему множество сюжетов и пейзажей, а с ними и отрадных мгновений созерцания и творчества, но также и немало душевных и физических страданий, связанных с тяжелой и неизлечимой болезнью…
В середине июля 1871 года по настоятельному требованию врачей из-за открывшегося у него туберкулеза легких и горла совсем еще молодой художник приехал сюда лечиться. В минувшем феврале ему исполнился двадцать один год.
Тем не менее за плечами этого юноши было уже несколько лет самостоятельного творчества, десятки удачных и ярких работ, а также признание его несомненного дарования. На конкурсной выставке Императорского Общества поощрения художников в 1868 году за картину «Возвращение стада» Васильеву была присуждена первая премия по ландшафтной живописи, и, что было особенно важно для художника, его работу купил для своей галереи Павел Михайлович Третьяков, сразу заметивший талант юного пейзажиста.
Но настоящий успех и признание принесла Федору Васильеву его картина «Оттепель», написанная в 1871 году и также получившая первую премию (тоже приобретенная Третьяковым). А затем художник сделал с нее копию по заказу царского двора. Наряду с картиной Саврасова «Грачи прилетели», написанной в том же году, васильевская «Оттепель», несомненно, внесла в русскую пейзажную живопись новую и совершенно особую интонацию – глубокую поэтически и одновременно окрашенную социальным переживанием. На Всемирной выставке в Лондоне она получила блестящие отзывы.
Всего шесть лет было отпущено судьбой Федору Васильеву на полноценную творческую жизнь, но он успел сделать за этот очень короткий срок столько, сколько не успевают сделать иные художники за долгие годы своего труда. Его феноменальная одаренность проявлялась буквально во всем – в быстроте и легкости, с которыми перенимались им профессиональные навыки, в накоплении знаний из самых разных областей. А уж намерений, планов и надежд у молодого живописца было безгранично много! И вдруг эта болезнь… Васильев вынужден из столицы уехать в теплые края: сначала в Харьковскую губернию, а оттуда – в Крым. Он рассчитывал, что, подлечившись, самое большее к лету следующего,1872 года, сможет вновь вернуться в родные места. И, конечно, никак не предполагал, что его такой короткой жизни будет суждено окончиться там, в Ялте.
Этот маленький солнечный городок принимал в те поры уже многих больных и вообще становился довольно известным курортом. Тем более что уже с десяток лет в соседнюю Ливадию на летний отдых приезжала императорская семья, а весь двор устремлялся за ней. Так что, прибыв в этот «крымский Неаполь», художник оказался свидетелем грандиозного строительства дорогих домов, гостиниц, дач. С большой иронией он писал своему другу Ивану Крамскому в Петербург о ялтинском градостроительном буме: «Ялта разрушила все авторитеты, и Америка перед ней – ничто, нуль. Вся изрыта, вся завалена камнями, лесом, известью; дома растут в неделю, да какие дома! Меньше трех этажей и дешевле 50тыс. – ни одного; гостиниц строится столько, что скоро все жители Ялты и все приезжие пойдут только для прислуги, да и то, говорят, мало будет. Нет, не могу!». Сам же Васильев, весьма ограниченный в средствах (ежемесячное пособие от Общества поощрения художников составляло не так много — 100 рублей), нанимал весьма скромное жилье, к тому же мало приспособленное для работы.
Ему несколько раз приходилось менять квартиры. Одно время он жил в доме Бейкман, затем на даче Цабель. Позже, уже незадолго до смерти, — в доме К.Ф. фон Мекка, крупного инженера, известного строителя железных дорог. Важно было, чтобы квартира не только отвечала состоянию его здоровья, но чтобы в ней возможно было устроить хотя бы небольшую мастерскую с хорошим освещением. С горечью в одном из писем он сетовал, что «причудливые световые рефлексы из окна», падающие на картину, делают ее похожей «на сторублевую ассигнацию». Эти неудобства, естественно, приносили огорчения и раздражали, но самым тягостным для живописца было отсутствие в Ялте так необходимой ему «художнической среды»… Эта невозможность общения с кругом профессиональных живописцев очень угнетала Федора Васильева. Для него всегда было важно мнение коллег, и теперь, оставшись единственным критиком своих полотен, художник буквально изводился и изнемогал в собственном замкнутом круге. С обывателями же Федор Александрович даже не стремился сходиться: ему было крайне скучно от их обычных пересудов и сплетен маленького городка. Единственным верным спасением от «всего ялтинского яда» была работа, в которую он погружался полностью (когда болезнь не так досаждала ему).
А еще с непривычной ялтинской жизнью примиряла художника природа – «вечно прекрасная, вечно юная и – холодная». Отчего же холодная? Душа и память его бережно хранили образы природы средней полосы России, милой его сердцу Родины. А южная — казалась ему хотя и прекрасной, но несколько отстраненной, слишком яркой и все же чужой. Но когда он начал писать крымские виды, то стал стремиться передать в них, прежде всего сложные цветовые соотношения, тонко чувствуя, что именно через них сможет выразить особую красоту и душу пейзажа. «Вечер в Крыму», «Крымские горы зимой», «В Крыму после дождя» — вот первые его сюжеты. Не экзотику юга, а благородное величие крымской природы сумел отразить талантливый и самобытный живописец. Он писал Крамскому: «Я помню моменты, когда я весь превращался в молитву, в восторг и в какое-то тихое и отрадное чувство примирения со всем, со всем на свете. Я ни от кого и ни от чего не получал такого святого чувства, такого полного удовлетворения, как от этой холодной природы».
Но что, несомненно, поразило и приворожило художника, так это море… Прежде всего, могучей красотой, бесконечностью пространства и движения, но еще и все время и неуловимо меняющимся цветом с тысячью оттенков. Удивительно, но «взаимоотношения» с морской стихией у него складывались такие же, как и у Айвазовского, который, как известно, никогда не писал море с натуры, а только по чувствам и памяти, уже в мастерской. Постоянная переменчивость моря делала работу с натуры для Васильева также невозможной – он сам писал об этом. Хотя сразу по приезде в Ялту художник и взялся за большую картину «Прибой волн», для которой была сделана масса прекрасных живописных этюдов и десятки живых рисунков, но все равно картина так и не была доведена до конца…
Не менее, чем море, пленила художника другая природная красота Крыма – горы. Эти сильные и эмоциональные слова снова из его письма: «Если написать картину, состоящую из одного этого голубого воздуха и гор без единого облачка, и передать это так, как оно в природе, то я уверен, преступный замысел человека, смотрящего на эту картину, полную благодати, бесконечного торжества и чистоты природы, будет отложен и покажется во всей своей наготе».
Последним крымским пейзажем в жизни Федора Васильева было его картина «В крымских горах»… Световое восхождение от темного к светлому — от дороги с движущейся арбой к поднимающемуся горному склону, а затем и стволам и вершинам сосен и, наконец, к освещенному небу, выполнено мастером так просто и гениально, что работа эта, посланная на очередной конкурс Общества поощрения художников, получила первую премию.
Повседневное общение Федора Александровича состояло из матушки Ольги Емельяновны и младшего брата Романа, которые приехали в Крым с ним вместе. В брате своем Федор что называется, души не чаял – крепко и нежно любил. Разница в возрасте у них была 12 лет. Уже в Ялте Роману исполнилось десять, и Васильев-старший был серьезно озабочен его образованием, так как поступление в гимназию все откладывалось из-за невозможности отправить брата в Петербург. Близким человеком их небольшой семье был Платон Александрович Клеопин, управляющий имением Мордвиновых близ Ялты, большой любитель живописи и добрейший человек. Он принимал душевное участие в судьбе молодого художника и не раз в трудные минуты выручал его деньгами. А финансовые дела Васильева были действительно крайне сложны, ведь кроме денег на лечение, нужно было содержать и себя, и своих близких.
Не раз он вынужден был прибегать к помощи Третьякова. «Положение мое самое тяжелое, самое безвыходное, — писал он в Москву вскоре по приезде в Ялту в 1871 году. – Я один в чужом городе, без денег и больной. Мне необходимо 700 рублей». Откликаясь на эту отчаянную просьбу и немедленно выслав денег, Третьяков одновременно пишет полное сочувствия и сердечности письмо: «Очень грустно, любезнейший мой Федор Александрович, что Вы так расхворались, но главное – прежде всего спокойствие и осторожность… Будьте здоровы, любезный друг, мужайтесь! Кто смолоду похворает, под старость крепче бывает!.. Ваш преданный П.Третьяков». Кроме того, Павел Михайлович вместе с женой Верой Николаевной в сентябре 1872 года специально приезжал в Ялту, чтобы навестить больного художника. Чувствуя себя обязанным Третьякову за его внимание и отзывчивость, Васильев принял решение предоставить возможность Павлу Михайловичу первому выбирать картины, которые он пожелает приобрести для своей коллекции. Третьяков еще не раз высылал в Ялту деньги и общая их сумма, в конце концов, даже превысила стоимость приобретенных картин. Поэтому часть работ с уже посмертной выставки художника также поступила в галерею Третьякова в счет долга.
Конечно, были изредка и другие встречи, которыми Васильев очень дорожил, с братьями-художниками: Михаилом Боткиным, Константином Филипповым, Иваном Айвазовским. Но настоящий праздник принес ему приезд в сентябре 1871 года самого большого и сердечного его друга – Ивана Николаевича Крамского. Вместе они подолгу гуляли у моря, ходили в горы и, конечно же, вели нескончаемые разговоры об искусстве и творчестве. Разница в шестнадцать лет нисколько не мешала их дружбе. Сохранилось целых 63 письма их переписки – целый том! И он свидетельствует не только о дружбе, но и полном взаимопонимании двух художников. В знак этой дружбы и с большой любовью Иваном Крамским был написан портрет его доброго и юного друга.
Федор Васильев умер 24 сентября 1873 года в Ялте, прожив в ней свои последние два года и два месяца. Его похоронили на Иоанно-Златоустовском кладбище. Об этой тяжелой потере Крамской писал Стасову и Репину: «Русская школа потеряла в нем гениального художника. Мир его праху, и да будет память его светла, как он того заслуживает, Милый мальчик, хороший, мы не вполне узнали, что он носил в себе, и некоторые хорошие песни он унес с собой – вероятно». А спустя шесть лет после смерти Федора Васильева, его первый и главный учитель Иван Шишкин поставил на могиле памятник с высеченными словами: «Щедро он был одарен и могучим, и дивным талантом. Чудною силою чувства и красок владел он в искусстве. Полною жизнью дышит природа в созданиях его вдохновенья. Быстро развившись, мгновенно он вспыхнул блестящей звездою, но блеск ее яркий в искусстве остался навеки»…
Фотографии: agniart.ru, museum-online.ru, picture.art-catalog.ru